пребывания в Советском Союзе вы являетесь гостями Советского правительства». Потом следовали кое-какие полезные сведения и факты: обменный курс рубля; где найти мусоросжигатель для уничтожения секретных документов; где и когда именно можно купить пива (только в столовой в часы её работы – с 12:00 до 14:00 и с 17:00 до 19:00). Но самыми важными, конечно же, были рекомендации по режиму безопасности и ожидаемого поведения её советских блюстителей. По всему комплексу Ливадийского дворца будут размещены многочисленные вооружённые караулы. Никто тут не обращает внимание ни на чины, ни на срочность дела, – а главное, ни при каких обстоятельствах никому из американцев не следует даже «пытаться смести охрану как бульдозером», услышав требования предъявить свое удостоверение личности, которые по-русски могут звучать следующим образом: «документэ», «пропоск» или «бумаги». Предъявлять их следует незамедлительно, поскольку у охраны на этот счёт «строгие приказы» (какие именно, в памятке не уточнялось). Также американцам строжайше запрещалось предлагать часовым сигареты, сласти или подарки – пусть даже и от чистого сердца – или пытаться их сфотографировать. Любое нарушение этих запретов было чревато «крайне пагубными последствиями», в том числе и для самих бедолаг-часовых, которых ждало «суровое наказание вплоть до высшей меры»{242}.

Кэти не испытывала ни малейшего желания на личном опыте проверять правдивость этих предостережений, сопровождая Анну и доктора Брюэнна (одного из немногих членов делегации, как и они, моложе сорока лет) в ознакомительном пешем туре по прилегающей территории. Теперь, когда до первого пленарного заседания конференции оставались считанные часы, наверху, в Солнечном зале дворца, Рузвельт, наконец, созвал своих советников на обсуждение повестки{243}. Пока президент совещался с Гарриманом, военными, госсекретарем Стеттиниусом и его заместителями Фриманом Мэтьюзом и Элджером Хиссом, Кэти, Анна и Брюэнн были предоставлены сами себе и решили посвятить выпавший им час досуга разминочно-ознакомительной прогулке по парку. Но этому их плану не суждено было сбыться, поскольку через каждые 10 метров их останавливала для проверки документов вооружённая стража. И всякий раз, пока они предъявляли охране зелёные американские удостоверения личности и белые советские пропуска, Кэти терпеливо по-русски объясняла, что они просто вышли прогуляться. Она надеялась показать гостям чёрный галечный пляж внизу, но охрана уведомила её, что это исключено. Один даже снизошел до объяснения запрета тем, что на берег по-прежнему то и дело выносит мины, и там небезопасно, хотя такое объяснение и звучало слабовато; и выход в жилую часть Ялты им также был закрыт без всяких видимых на то причин. Таким образом, американское трио почувствовало себя в мышеловке – пусть и просторной, и под открытым небом, и в живописном месте, – но тем не менее. Ну, да и внутри периметра дворца было на что посмотреть, хотя бы на отдельную лестницу для Распутина в будуар царицы, которую Кэти не преминула показать своим спутникам{244}. Американским делегатам доставляло особое удовольствие поддразнивать адмирала Кинга, которому выпала особая честь быть размещённым в исторической спальне{245}. Впрочем, будучи по складу характера сродни «каймановой черепахе»{246}, адмирал едва ли оценил шутки по достоинству.

Хотя формально две американки были представлены друг другу накануне за ужином, шанс реально познакомиться представился им как раз на этой утренней прогулке по территории. Кэти была благодарна Анне за приезд в Ялту. Было бы неправильно, если бы с американской стороны роль хозяйки играла всего лишь дочь посла, в то время как с британской – дочь премьер-министра. Именно присутствие на конференции Анны как раз и дало Гарриману основания разрешить и ей, Кэти, «приехать и остаться на шоу»{247}. Пока что ни шоу, ни актёры-исполнители поводов для разочарования не давали, и меньше всех – главный герой. Рузвельт за ужином ожил и был неподражаем. Кэти писала сестре, что он был «абсолютно очарователен – и в разговоре являл лёгкость и прекрасное чувство юмора»{248}. Анна явно не уступала отцу в природной общительности. Кэти нашла тридцативосьмилетнюю мать троих детей «превесёлой». Несомненно, было немалым облегчением заполучить в компаньонки такую подругу, тем более говорившую на одном с нею языке и не являвшуюся ни слишком юной и незрелой дочерью какого-нибудь иностранного посла, ни проплаченной спутницей одного из американских репортеров. Анна сразу же очаровала Кэти рассказом о непрошенном визите Рэндольфа Черчилля на Мальту, который Кэти не преминула в письме передать по эстафете Пэм{249}.

Кэти было неведомо, что её новая подруга Анна отнюдь не питает к ней столь же тёплых ответных чувств. За неполные сутки их знакомства у Анны успело сложиться твёрдое мнение об этой исполненной самообладания посольской дочери, устроившей ей экскурсию по дворцовой территории. «Мне Кэтлин нравится, но куда меньше Сары, – написала Анна мужу тем же вечером. – Она просто адски самоуверенна, а как по мне, так ей недостаёт человеческой теплоты»{250}.

Резковатый отзыв для столь короткого знакомства, который, возможно, указывал скорее на неуверенность в себе самой Анны, нежели отражал истинные черты характера Кэти. Ведь, объективно говоря, Анне было чему позавидовать, глядя на то, как красивая, способная и яркая девушка ловко управляется с вооружённой советской охраной. Рузвельты, возможно, и относились к исторически сложившейся американской аристократии, зато именно Гарриманы в XX веке являли миру воплощение безудержной американской смелости – того самого качества, нехватка которого исподволь подтачивала силы вот уже третьего поколения Рузвельтов. Кэти унаследовала от деда и отца независимость, прямоту и способность преуспевать чуть ли ни во всех начинаниях. Вскоре по прибытии в Москву Кэти решила участвовать в первенстве города по горнолыжному слалому. Некогда она занималась горными лыжами и даже входила в число кандидатов в олимпийскую сборную США Зимних Олимпийских игр 1940 года, которые были из-за войны отменены; но после отъезда в Лондон в 1941 году она на лыжи не становилась, а в Москве успела лишь пару раз прокатиться по простенькой трассе на Ленинских горах. Ни собственных лыж, ни экипировки у неё не было. Однако же в позаимствованной у кого-то мужской тельняшке, которая была ей велика на много размеров, и в старых лыжных штанах, скрепленных булавками, она вышла на старт против лучших советских горнолыжниц, многие из которых получили по этому случаю увольнительную из рядов Красной армии, – и заняла третье место{251}.

В сравнении с ней Анна, напротив, с подросткового возраста боролась с неуверенностью в себе, унаследовав это сомнительной полезности качество от матери. Анна чувствовала себя обязанной, к примеру, испросить у Элеоноры разрешение на переезд в Белый дом минувшей весной, – просто чтобы мать не почувствовала себя отверженной{252}. Но что ещё важнее, Анна, по сравнению с Кэти, была тут посторонней. Даже будучи на одиннадцать лет старше Кэти и к тому же дочерью самого президента, Анна всё равно ощущала себя в кругу ялтинских гостей робкой начинающей. Почти все высокопоставленные члены трёх союзных делегаций были знакомы с Кэти по Лондону или Москве и восхищались ею. И поэтому они, естественно, именно Кэти оказывали то внимание, которое предназначалось первой леди конференции, в то время как по протоколу эта честь принадлежала Анне. Это вышло не специально, просто Анна с ходу упустила свой первый и, вероятно, единственный шанс обернуть ситуацию, показав, кто из них двоих тут главный. Она же так долго и терпеливо ждала своего часа, вечно стоя за спинами своих братьев, матери, бабушки и целой вереницы политических